Передовицы

Достоевский и медиа-класс

Мерзость русской жизни глазами идеального креакла

Сходил на широко анонсированную премьеру «Братьев Карамазовых» режиссёра К. Богомолова в МХТ.

…Дело даже не в том, что после этого спектакля прежде всего хочется как можно тщательнее помыться. Это, в общем-то, тут никакое не оправдание.

Тут я всегда исхожу из принципа «никто насильно не заставлял» (колхоз дело добровольное). Да и если уж совсем честно — не считаю время, проведённое в МХТ, потраченным напрасно. Сам-то Богомолов, хоть с моей точки зрения и вполне себе очевидный негодяй, но негодяй всё-таки не менее очевидно талантливый, а в моей системе координат это, знаете ли, многое искупает. Не будучи профессиональным «театральным критиком», ваш покорный слуга, собственно говоря, и не считает тут себя вправе «судить с точки зрения искусства», особенно если оно ещё и «актуальное»: упаси меня Бог, я лучше где-то рядом пешком постою.

Тут — интереснее другое.

Тут куда интереснее, как «воспринял месседж» спектакля наш отечественный «креативный класс», ибо кроме «месседжей» и «гэгов» они в таких делах вообще ничего особенно не понимают, ориентируясь на «приличных критиков из приличных изданий» (из «Афиши», там, допустим, или из «Газеты.ру»), которые им там так всё и разъяснят, как на весь этот содом наиболее правильно реагировать. Да и вынести это пятичасовое действо, честно говоря, непросто даже отягощённому хорошим классическим образованием и хорошо подготовленному к восприятию любого «актуального искусства» человеку (хотя мне тут как раз образование немного и мешало). Что уж тут о «продвинутом планктоне» то рассуждать, которому, тем не менее, о чём-то в «Жан-Жаке» под недорогой рогалик говорить по-любому надо. И «модный спектакль модного режиссёра» (к тому же «активного участника протестного движения») — тема тут, безусловно, благословенная: особенно если учесть, что из собеседников никто его тоже не смотрел.

…И критики — разъясняют. Мило, талантливо, с привлечением авторитетного и покойного к тому же Бахтина, как это делает Берман в «Газете» (остальные «рецензии» можно опустить, они приблизительно о том же).

Многословно, разумеется.

С восхвалением «следования канону романа», прочитав которое, я, простите, икнул.

Но кое-что — вычленено совершенно верно, цитирую дословно: «как ни странно, есть в «Карамазовых» (в спектакле, не путать с романом, прим. моё) и подлинный святой, и он имеет для спектакля огромное значение. Это Алёша Карамазов в исполнении Розы Хайруллиной — любимой актрисы Богомолова. Её Алёша не молодой схимник, а мальчик с седыми волосами. Вечный «русский мальчик», увидевший весь ужас этого мира и сразу состарившийся, так и не успев повзрослеть. Спектакль Богомолова, и пусть это прозвучит парадоксально, вообще поставлен как бы глазами Алёши, с его точки зрения».

И, чуть дальше — более того.

«Мы видим всех героев с его позиции — человека настолько незапятнанного и наивного, что во всём вокруг он находит грех. Он часто просто сидит, молчит и смотрит в пустоту своими большими, беспомощно-восторженными глазами. У этого Алёши нет настоящих братьев, нет друзей: одни его не замечают, другие над ним издеваются, третьи чуть жалеют; но никто не воспринимает всерьёз, не говоря уж о том, чтобы попытаться понять».

…Что ж.

«Свистнуто», что называется.

И, что самое важное и особенно интересное, — что спектакль во многом именно об этом, и они именно так его и воспринимают. Но при этом, что самое печальное, понимают — всё-таки «немного не до конца».

Просто потому, что если бы креативные театральные критики кроме великого, согласен, Бахтина изредка почитывали ещё бы и самого Достоевского (можно даже и не «Дневник писателя», где он о «Карамазовых» много и интересно говорит «прямой речью», довольно и самого, так сказать, «подстрочника к спектаклю великого современного режиссёра»), то им бы довольно легко удалось бы узнать, что Алёша Карамазов у Фёдора Михайловича, скажем так, «несколько не молодой схимник». Да и вообще, как и все, собственно, Карамазовы, — фигура, прямо скажем, «несколько неоднозначная». Для этого достаточно вспомнить первое описание этого героя, в котором Достоевский прямо говорит, что вера его не «истинная», а напротив, — совершенно рациональная. Причём — даёт очень жёсткий и мастерский (ну, у Достоевского — было бы странно по-другому) психологический анализ данного «религиозного рационализма»: просто Алёша решил, что главным вопросом «есть или нет Бог» можно пожертвовать. Ибо если нет — он ничего не теряет, а если есть, то — имеет, знаете ли, смысл и «послужить». Вот в результате и не Богу, а именно этой своей будущей «жизни Вечной», «жизни райской» Алёша и служит: и это куда более страшный выбор, чем можно себе представить, ибо этот выбор «не подлинный». Более того, если бы в придачу к первоисточнику были ещё прочтены и дневники Фёдора Михайловича, то из них можно было вынести и совсем уж удивительную вещь. В ненаписанной, к сожалению, второй части «Карамазовых» (а роман задумывался как трилогия, как «Божественная комедия») Алёша должен был стать террористом-народовольцем, то есть, в терминологии самого Фёдора Михайловича, простите, — самым настоящим «бесом».

И я понимаю, что сейчас у людей, «читавших Достоевского в пересказе», может ненароком «порваться шаблон», но это действительно так.

…Вот в этом-то как раз и есть вся принципиальная разница: ибо Достоевский писал о Боге и о русской действительности. В «креативном восприятии мира» же данный вопрос считается, по меньшей мере, неприличным: «право на Веру», «право на Бога» изымается из русской действительности изначально, и театральная история воспринимается исключительно как противостояние почти что «идеального креакла» безумию и отвратительности «русской реальности», «скотского города Скотопригоньевска». Тут вопросы о Боге смысла не имеют: у русских Его — нет.

Понимает ли это сам режиссёр Богомолов?!

Да конечно — прекрасно понимает.

Достаточно для этого образован, в конце концов, а вещи, о которых я сейчас говорю, для человека с классическим гуманитарным образованием — пятый класс, вторая четверть, вы уж меня извините. Он это не просто «прекрасно понимает», он и ставит, по сути, «анти-достоевского», «антисистему», он его выворачивает наизнанку и вполне себе сознательно и яростно Достоевскому противоречит.

«Сохраняя верность канону», видимо, и оперируя «предельно сконцентрированным смыслом, именно тем, что заложен у Достоевского», как считают театральные критики…

Он, кстати, Богомолов, — и не может быть другим, ибо — изначально «исключительно об этом» и творит. Таков уж его «творческий метод», не хочешь — не смотри.

У меня, кстати, лично к режиссёру-то Богомолову при этом никаких таких особых претензий нет. По крайней мере — творческих: как бы мне лично ни были несимпатичны подобного рода театральные эксперименты, — они вполне имеют право на существование.

Хотя, — вру: одна претензия — всё-таки есть.

Чисто эстетическая.

На сцене «витринного» государственного Московского (в прошлом заслуженного и, самое главное, «академического») Художественного Театра им. А. П. Чехова они, эти эксперименты, смотрятся, как минимум, несколько диковато. Место контркультурного андеграунда всё ж таки не на сцене МХТ, где и Мейерхольда-то, откровенно говоря, ненавидели, — а в какой-нибудь небольшой студии, желательно в подвале, где в углу обязательно мокнет в помойном ведре одинокая швабра и дивно пахнет кошками и окурками.

Тогда, вот, — да, — аутентично.

А на сцене МХТ «театральный Сорокин» как-то всё больше сразу отдаёт «театральным Акуниным», а это, простите, — «совсем другой покрой сюртука» и вообще в приличном обществе, извините, — скабрезность и моветон.

Но, ещё раз, — к «творцу» претензий нет. Что было — то и слепил.

Вопросы есть исключительно к своеобразию восприятия постановки «столичным медиаклассом», но и на них, на эти вопросы, у многих из нас, к сожалению, — уже есть ответ:

просто такой мозг.

Плюс некоторый недостаток образования.

И этого уже, видимо, не изменить.