— 28 мара, 2024 —
 
Книжная папка

О приватизации русской поэзии и её неизбежной национализации

Поэзия — дело молодых. А в 1980-х "молодому поэту до 40" издаться было почти невозможно. Отсюда и "империя андеграунда"

Любая подлинная культура иерархична. Даже анархическая и революционная: потому, что если нет «авторитетов», «бунтарям» некого ниспровергать.

Советская культура 80-х эпохи упадка Империи – была иерархична вдвойне: любые структуры эпохи упадка имеют свойство максимальным образом усложняться, зато упрощаются «системы»: не сами элементы, а связи между «элементами», таким образом структура эпохи упадка несет в себе и остатки «порядка» и нарождающийся «хаос» одновременно.

Но мы сейчас немного не об этом.

Организационно советская официальная литература данного периода представляла из себя выродившуюся в своем застое пирамиду «союза писателей», которую ненавидели и презирали все, включая ее, этой пирамиды, «элементную базу», т.е. самих писателей, в этот самый «союз» входивших.

Ну, может, за исключением некоторой части успешных функционеров, за счет этой пирамиды кормившихся: впрочем, для российской интеллигенции ненавидеть и презирать кормящую ее руку – это тоже своего рода традиция.

Суть не в этом.

Есть такое горькое правило: «поэты умирают молодыми».

Поэзия – это вообще дело молодое, задорное. Это проза располагает к размышлениям и обязана «вызревать»: искусство зрелых людей, тут и можно и должно долго и вдумчиво учиться, приобретать жизненный опыт, анализировать, наблюдать. Поэтов же, что называется, либо «Боженька по головке погладил», либо нет: масштаб дарования понятен сразу: Лермонтов и Есенин, напомню, погибли в двадцать шесть, Пушкин и Маяковский – в тридцать семь.

Ну так вот. А в восьмидесятые годы прошлого века издать книгу «молодому писателю» или «молодому поэту» до сорока лет было, фактически, невозможно.

Ну, и?!

Куда им было «уходить», где «реализовываться»?

Все правильно.

Они уходили в «андергаунд».

Не «политический», нет – что бы там сейчас отдельно взятые рубинштейны не говорили про «оппозицию кровавому режиму»: «политика» и «дисседентура» этих людей, по крайней мере, лучших из них, вообще особо не интересовали: им было некогда, они писали стихи.

Это, кстати, - было по-настоящему блистательное поколение.

Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема,
шелестит по краям и приходит в негодность листва.
Вдоль дороги пустой провисает неслышная лемма
телеграфных прямых, от которых болит голова.

Разрушается воздух, нарушаются длинные связи
между контуром и неудавшимся смыслом цветка,
и сама под себя наугад заползает река,
а потом шелестит, и они совпадают по фазе.

Электрический ветер завязан пустыми узлами,
и на красной земле, если срезать поверхностный слой,
корабельные сосны привинчены снизу болтами
с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой…

Это – Александр Еременко: по-настоящему большой поэт и один из очевидных «лидеров поколения».

...И как только в окне два ряда отштампованных елок
пролетят, я увижу: у речки на правом боку
в непролазной грязи шевелится рабочий поселок
и кирпичный заводик с малюсенькой дыркой в боку...

Что с того, что я не был здесь целых одиннадцать лет?
За дорогой осенний лесок так же чист и подробен.
В нем осталась дыра на том месте, где Колька Жадобин
у ночного костра мне отлил из свинца пистолет.

Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване,
там невеста моя на пустом табурете сидит.
Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.

Я там умер вчера, и до ужаса слышно мне было,
как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
лошадиная сила вращалась, как бензопила.

Я сейчас перечислю фамилии, большую часть которых ты, уважаемый читатель, скорее всего, не знаешь. Не потому, что ты дремуч, а потому, что их усиленно "забыли" те, кто сменил "культуру первых секретарей" на рубеже 1980-х и 1990-х.

Еременко, Жданов, Парщиков. Сгинувший где-то в неведомых американских далях Эдуард Прониловер. Из «следующей волны»: Галя Сергеева, вечно не шибко трезвый «гроссмейстер маньеристов» Вадик Степанцов, Гуголев, Афонин, предмет моих сопливых воздыханий тех лет Люба Берзина, «кучерявый чорт» Вовка Вещевайлов. В общем, замучаешься перечислять.

...Далеко не все из них, к сожалению, реализовались – алкоголь, психушки, перестройка, все дела: «поколение дворников и сторожей», что вы хотите. Но такой щедрой россыпи молодых талантов в одном поколении советская поэзия не знала, пожалуй, с предвоенных времен. С поколения Когана-Майорова-Кульчицкого, безжалостно «выбитого» на фронтах, но все равно подарившего России и Самойлова, и Гудзенко, и Бориса Слуцкого, и Юрия Левитанского, и старшего Тарковского: куда там даже хваленым «шестидесятникам».

Но я всё это к чему. Организация не терпит импровизации. Ну, а поскольку никаких других форм «самоорганизации» среда не знала, она образовала своеобразную «опрокинутую пирамиду», образовав, как тогда шутили, «союз советских писателей, только наоборот»… Пирамиду андеграунда.

…А где «организация» - там, простите, и «аппарат», пусть и в некотором роде и «самопальный». Сейчас, к примеру, об этом не очень принято говорить, но один самоназначенный «классик современной литературы» стал известен в то время исключительно благодаря тому, что старательно «таскал портфельчики» за вечно не шибко трезвым «гросмейстером Степанцовым». Ну, да и Бог с ним, в принципе, с этим мастером буриме, он там был такой не один. 

Когда же перестройка закончилась перестрелкой и наступили «ревущие девяностые», вдруг выяснилось, что организационно ни «прямая» союзписательская пирамида, ни «обратная» работать «без государства», так или иначе присутствовавшего в т.ч. и в «андеграунде», просто не в состоянии.

И «власть», как и повсюду в стране, перешла к «третьим секретарям»: просто кто-то «приватизировал» нефтянку, кто-то алюминий, кто-то никель, а кто-то – русскую литературу. Не самый завидный с точки зрения бизнеса актив, но хотя бы дающий право быть «допущенными к столу». Все это, разумеется, делалось с благой целью «пробить дорогу настоящей литературе», которая «вынужденно была в андеграунде», но, через некоторое время настоящих «героев и кумиров русского литературного андеграунда» попытались как можно быстрее забыть. Все правильно, какого-нибудь сочинителя актуальных буриме рядом с безусловным Еременко – даже и сравнивать неприлично…

«Печатными буквами пишут доносы»...
Закрою глаза и к утру успокоюсь,
что все-таки смог этот мальчик курносый
назад отразить громыхающий конус.
Сгоревшие в танках вдыхают цветы.
Владелец тарана глядит с этикеток.
По паркам культуры стада статуэток
куда-то бредут, раздвигая кусты.
О как я люблю этот гипсовый шок
и запрограммированное уродство,
где гладкого взгляда пустой лепесток
гвоздем проковырен для пущего сходства.
Люблю этих мыслей железобетон
и эту глобальную архитектуру,
которую можно лишь спьяну иль сдуру
принять за ракету или за трон.
В ней только животный болезненный страх
гнездится в гранитной химере размаха,
где словно титана распахнутый пах
дымится ущелье отвесного мрака.
...Наверное смог, если там, где делить
положено на два больничное слово,
я смог, отделяя одно от другого,
одно от другого совсем отделить.
Дай Бог нам здоровья до смерти дожить,
легко ковыляя от слова до слова,
дай Бог нам здоровья до смерти дожить.

…Доказательств вышесказанному, кстати, совершенно не надо. Они, ведь, фактически все живы, здоровы и даже пишут: Еременко, Жданов, та же Сергеева. Играет в «Бахыт Кампоте» Вадик Степанцов. Снимает какую-то кулинарную фигню для «Москвы24» Гуголев. Только совсем недавно, в 2009 году умер (в Кёльне умер) Алексей Парщиков. Только в 2007 ушел из жизни не всегда писавший исключительно тексты для «Наутилуса» свердловчанин Илья Кормильцев.

Остальный живы.

Пишут, наверное. Не уверен, потому что вокруг их имен и стихов, по вполне понятным и объясненным выше причинам, старательно собираемая и создаваемая все теми же «третьими секретарями», самоназначившими себя «литературным мейнстримом» глухая медийная пустота. А что вы хотели? Они и Юнну Мориц то старательно изо всех сил «замалчивают», а тут-то – сам бог велел.

…Но на самом деле вся текущая власть "приватизировавших литературу" третьих секретарей — это просто самый подзадержавшийся институт "лихих 90-х".

А смуты в России все-таки имеют такое свойство рано или поздно заканчиваться. А вместе со смутами уходит и «пена» буримешников. А когда сходит пена – тогда обнажаются основы. И тогда вдруг снова выясняется, что стране нужно – что-то подлинное: будь то государственная власть, технологии или стихи.

Просто потому, что по-другому вообще ни фига не получается.

Ибо, как сказано выше, настоящая культура – штука глубоко иерархичная.

И потому, что без наличия этой «иерархии» новым поколениям будет не против чего «бунтовать», а против курицы во влагалище бунтовать невозможно: во-первых, курица существо безответное, а во-вторых, как вы это себе представляете-то, т.е. вообще?!

Поэтому русский литературный андеграунд 80-х, последнее «бесспорное» поколение русской поэзии продолжает ждать своего исследователя.

И, разумеется, читателя.

И это – надо очень четко понимать…

Мороз в конце зимы трясет сухой гербарий
и гонит по стеклу безмолвный шум травы,
и млечные стволы хрипят в его пожаре,
на прорези пустот накладывая швы.
Мороз в конце зимы берет немую спицу
и чертит на стекле окошка моего:
то выведет перо, но не покажет птицу,
то нарисует мех и больше ничего.

Что делать нам в стране, лишенной суесловья?
По нескольку веков там длится взмах ветвей.
Мы смотрим сквозь себя, дыша его любовью,
и кормим с рук своих его немых зверей.
Мы входим в этот мир, не прогибая воду,
горящие огни, как стебли, разводя.
Там звезды, как ручьи, текут по небосводу
и тянется сквозь лед голодный гул дождя.

Пока слова и смех в беспечном разговоре -
лишь повод для него, пока мы учим снег
паденью с облаков, пока в древесном хоре,
как лед, звенят шмели, пока вся жизнь навек
вдруг входит в этот миг неведомой тоскою,
и некуда идти, - что делать нам в плену
морозной тишины и в том глухом покое
безветренных лесов, клонящихся ко сну?

Иван Жданов. Из книги «Место земли» (М. Молодая гвардия. 1991 год.)